Игорь Агеев - Неспортивная история [Сценарий, использовавшийся в фильме «Куколка»]
Звенит звонок, входит Елена.
— Садитесь. Дежурный!
— Халиков. — Федюня встает.
— Больные, отсутствующие? — Елена поднимает глаза на Халяву и замолкает. Брови ее вверх ползут. — Халиков…
— Больных, отсутствующих нет.
— Я не о том, — Елена встает из-за стола, — что это у тебя на голове?
— «Бокс», — шмыгает носом Халиков.
— А вот это? Тряпочка?
— Это «ринг».
— Зачем?
— А он это, — Халява показывает жестом, — знания спрессовывает.
По классу смешок прошелестел.
— Понятно. Сними, — сухо сказала, как отрезала.
— Почему это? — встаю из-за стола. — А если ему нравится?
— А ты опять в джинсах? — переключается Елена на меня. — Я же вчера предупреждала…
— А я вот не понимаю, извините, — перебиваю, — почему нельзя в джинсах. Почему «ринг» на голове — нельзя?
— Действительно, Елена Михайловна, — Шддерживает впередисидящий Тюхин. — Почему?
— «Ринг» уже не в моде, да и джинсы тоже, — возникает Маша-Марина.
— Плевать. Мне нравится, — говорю.
В классе загалдели — кто за, кто против.
— Тихо, — успокаивает всех Елена, — дискуссию отложим на потом. Школа — не дискотека. — И мне: — Поэтому прошу тебя, Серебрякова, иди сейчас домой и переоденься.
— А если не пойду?
— Я не начну урок.
Смотрим друг на друга. Тишина. Слышно, как под окнами проезжает трамвай…
Стою в коридоре, смотрю в окно. За окном медленно-медленно падает снег. На дворе физкультурник объясняет малышне технику ходьбы на лыжах.
Слышу, чьи-то каблуки справа застучали- Валентина Николаевна идет по коридору, меня увидела:
— Татьяна?
Разворачиваюсь к ней, сумку с подоконника снимаю, через плечо перекидываю.
— Здравствуй, Танюша. А почему ты здесь? Опоздала?
— Здравствуйте, Валентина Николаевна. Меня выгнали.
— Кто?
— Елена Михайловна.
— Почему?
— Да вот, — показываю на джинсы, — нельзя, говорит, в брюках у вас.
Валентина гремит ключами, смотрит на меня. Я голову в сторону, изучаю потолок.
— Иди сейчас в класс, — говорит, — а завтра придешь в форме. Договорились?
— Я бы с радостью, Валентина Николаевна, — пожимаю плечами. — Только она не пустит.
— Скажи, я разрешила.
— Не пойду, — отворачиваюсь к окну.
— Почему?
— Не пойду, и все. Она у вас вообще! Какая-то… — И замолкаю.
Валентина заходит с другой стороны, снова гремит ключами.
— Пойдем-ка вместе, Танюша, — говорит мягко, ласково даже. — А с Еленой Михайловной я потом поговорю. Обещаю тебе. Договорились?
Валентина ждет. Киваю наконец утвердительно, и мы идем к кабинету математики.
— Здравствуйте, — Валентина входит в класс, предупреждает общее приветствие. — Не вставайте, я на секунду.
Пятиэтажный у доски потеет, Елена рядом, пробует ему что-то втолковать.
— Елена Михайловна, — говорит Валентина, — вы уж разрешите Серебряковой присутствовать на занятиях.
— Не могу, Валентина Николаевна. — Елена вытирает тряпкой мел на руках. — Видите ли, дело в том, что…
Я уже было назад дернулась, Валентина меня удержала.
— Я в курсе. И мы с Татьяной обо всем договорились. Так что уж вы разрешите… — И, не дожидаясь ответа, мне: — Иди на место.
Я — что? Я — ничего. Пошла на место. Боковым зрением вижу, Елена сосредоточенно каждый свой пальчик тряпочкой вытирает.
— До свидания, — обращается Валентина к классу.
Все встают.
— Да, — вспоминает завуч, — Елена Михайловна, зайдите ко мне на большой перемене.
Елена молча кивает. Валентина выходит, и все садятся.
Чувствую чей-то взгляд. Панов. Глаза у него, не глаза, а пулемет крупнокалиберный. Выпустил по мне пару очередей и отвернулся.
— Ну что же, — Елена голову вскинула, улыбается, — продолжим…
И улыбка, надо сказать, ей не слишком удалась…
Неделя прошла, может, больше, сейчас уже не помню. Словом, в один из выходных дней, вечером, иду к площади Искусств. Сзади два моих «телохранителя»- Халиков и пятиэтажный. Шурик у меня теперь тоже с «боксом» и «рингом». Я в наушниках, проводки от них к внутреннему карману куртки тянутся. Зима, фонари уличные горят, настроение — в ритме музыки, которая у меня в голове бухает.
Возле главного входа в филармонию- толпа. Знакомые физиономии из нашего класса маячат. Подходим. С кем-то за руку здороваюсь, кому-то просто головой киваю. Зауважал меня народ.
У самого входа Елена стоит. Рядом с ней какой-то мэн в дубленке, Панов, Марина с двумя-тремя нашими «морковками», Шлепаков.
Смахиваю наушники на шею. Передо мной Нечаев возникает:
— Серебрякова, у меня места хорошие и билет лишний.
— Подари его своей бабушке, — отвечаю.
Все мою шутку оценили. И сам Нечаев ржанул. Я поворачиваюсь к Халикову:
— Федюня, сгоняй к Елене, возьми на нашу долю с Шуриком.
Халява за билетами побежал.
— А что это за мэн рядом с Еленой? — интересуюсь у пятиэтажного.
— Это ее муж. — Шура резинку пережевывает. — Эстет или искусствовед какой-то. Они с пятого класса нас по балетам таскают.
Подбегает запыхавшийся Халява, билеты протягивает.
— Ребята, заходим! — кричит Елена и машет рукой.
Двинулись всем стадом ко входу…
Сидим в партере, ряду в десятом. Справа от меня Халиков, слева Шура-пятиэтажный.
На сцене за роялем Илья Рындин — известный пианист. Пальцы у него легкие, падают на клавиши, словно капельки, каждый в десятую долю секунды извлекает нужную ноту.
Музыка льется в зал. Гипнотизирует. У Халикова рот приоткрыт, и сам он вперед всем телом подался, будто магнитом его притягивает. Закрыла Федю-не рот ладонью снизу. Глянул на меня, откинулся на спинку, носом шмыгнул.
Кресла через четыре Елена со своим эстетом. Эстет ее за руку держит, а она глаза прикрыла, музыку слушает.
Оглянулась назад. Шлепаков. Лицо серьезное, складка на переносице, двумя пальцами теребит себя за кончик носа быстро-быстро.
А вот пятиэтажному скучно. Резинку жует, люстру изучает.
Прозвучали заключительные аккорды. Рындин руки с клавиатуры сбросил, потом с банкетки приподнялся, кланяется.
А из зала аплодисменты, цветы, «Браво!» Ну, и так далее…
Стоим на углу площади Искусств и улицы Бродского, той, что к Невскому выходит. Публика после концерта в основном разошлась, только наш восьмой «Б» в полном составе снег на асфальте утрамбовывает.
— Может, сами двинем? — рассуждает пятиэтажный. — Не дети.
— Елена просила подождать, — как бы выражает общее мнение Шлепаков. — Время позднее. Все-таки она за нас отвечает.
Народ это дело обсуждать принялся:
— А где она, Елена-то?
— Ну чего ты, бывает, надо человеку.
— Так ведь околеем.
— Подождешь.
Я молчу. Мне на это дело наплевать. Я другого жду. И дождалась…
Из служебного подъезда выходит Рындин. Следом за ним его жена, в шубке, с цветами, и еще какой-то дядька. Жена Ильи Семеновича с этим дядькой болтает, а Рындин впереди идет. Все трое направляются к рындинскому «Вольво».
Откалываюсь от наших и топаю им навстречу.
— Здравствуйте, Илья Семенович!
Рындин голову вскинул, лицо в улыбке расплывается:
— Танечка? Какими судьбами?
— Да вот на вашем концерте была.
— Здравствуйте, Таня, — кивает мне жена Ильи Семеновича и дядьке вполголоса объясняет, кто я такая. Дядька тоже головой закивал, улыбается.
— Добрый вечер, — это я им, а затем Рындину: — Спасибо, Илья Семенович. Вы сегодня очень хорошо играли.
— Правда? Благодарю. Вот, Олег, познакомься, это…
— Да я уже в курсе, — продолжает улыбаться дядька. Оглянулась назад на секунду. Наши в шеренгу выстроились, таращатся, «варежки» пооткрывали.
— Ты сейчас куда? — спрашивает Илья Семенович.
— Домой. Я теперь у мамы живу, в Автово.
— Так милости прошу. — Рындин на машину показывает. — Подвезем?
— Илюша… — Жена Рындина смотрит на него: мол, ты сейчас устал, а нам совсем в другую сторону.
— Ничего-ничего, — успокаивает ее Илья Семенович, — мы с Танюшей, так сказать, старые приятели. Заодно поболтаем по дороге. — И показывает, чтобы я устраивалась рядом с ним, на переднем сиденье.
Смотрю, к нашим уже Елена подошла со своим эстетом. Однокласснички наперебой говорят ей что-то, в мою сторону показывают.
— Елена Михайловна, меня подвезут! — кричу и сажусь в машину.
Илья Семенович выжимает педаль газа, отпускает сцепление, и мы выруливаем.
А я вижу краем глаза, что наши все еще стоят на углу вместе с Еленой, нас провожают. Лицо Елены запомнилось: растерянное какое-то и строгое одновременно…
Утро. Погодка что надо. Идем с Федюней в школу.
— Привет, — нагоняет нас Шлепаков.
